С днем рождения, LLogan!

[kinen]

Я перевела этот фик довольно давно, однако все лень было приводить его в порядок. А сегодня решила, что повод подобрался очень кстати

Поздравляю с днем рождения очень талантливого автора и хорошего человека Сам фик, конечно, не особо деньрожденьческий, но очень надеюсь, что понравится! И, надеюсь, ты еще любишь эту пару

Фэндом:Prince of Tennis
Автор: tiamatv
Название:Мелочь
Переводчик: Naya K
Бета: Roleri
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Оиши/Эйджи
Предупреждение:никуда то мне от пафоса не деться ))





Каждый день маленькая смерть,

Во взглядах и поступках,

В движеньях и паузах,

В шепоте и вздохах.

Каждый день что-то умирает.

Во глазах и лжи.

И вряд ли ты чувствуешь хоть что-то -

Это и есть идеальная маленькая смерть.

--------«Каждый день маленькая смерть», Вечер в Корнеги Хол.

(перевод подстрочный)



Иногда ему очень легко удавалось увидеть, что тогда произошло.



Несмотря на дождь, воздух был тяжелый и вязкий, и Оиши сказал, что уезжает. Ветер уносил прочь листья, а запах цветущей вишни мешал ему дышать.



- Такая возможность предоставляется раз в жизни, Эйджи.



Он гордился тем, насколько ровно звучал его голос, даже если тот и дрогнул чуть-чуть на имени. Он не думал, что его возьмут. Учитель говорил, если Оиши постарается, его примут с распростертыми объятиями, но…



Надломленный голос Эйджи, листья на скамейках, совсем не счастливый смех.



- Ты уезжаешь.



Я знаю.



- Я не бросаю тебя, Эйджи.



Он привык к терпению, приучил себя к его бремени, но никогда, никогда еще ему не было так тяжело от чувства, сидящего глубоко внутри. Чувства, которое нельзя вырвать дрожащими пальцами. Он поймет. Должен понять.



- Я просто…



- Ты меня бросаешь.



Но то, что разрывало его изнутри, отражалось и в глазах Эйджи, словно просачивающиеся сквозь пальцы сумерки.



И искры в глазах Эйджи совсем не были слезами. Они не могли быть ими.



- Я еду в колледж, - Оиши покачал головой – он уезжал не от Эйджи, он… просто уезжал. И это совсем не одно и тоже.



- Гарвард предлагает мне стипендию, Эйджи.



Он и не мечтал уехать из Японии – никогда не задумывался об этом, не планировал, пока учителя не сказали ему, что, возможно, есть шанс. Он даже не помышлял об этой возможности раньше, но по почте пришел завернутый в ярко-оранжевую упаковку ФедЭкса пакет. В пакете лежал конверт, распухший от бумаг, которые разлетелись вокруг него, как феерверк. Листы с красной печатью, исписанные стройной латиницей.



Его голос был спокоен, но обвинение все еще висело в воздухе, сверкало на опущенных ресницах.



- Мы собирались в колледж вместе, - наконец совсем тихо сказал Эйджи. И в его глазах, и в словах Оиши видел те далекие запыленные мечты. Прошло уже так много времени, с тех пор как они вместе смахивали с них пыль. Они хотели жить вместе, ходить по магазинам и заниматься любовью каждый день. - Ты думал завести аквариум и разрешать мне иногда кормить рыбок.



- Ты обещал.



Ты обещал, что будешь рядом.



Он не знал, почему невысказанные слова разозлили его.



Может быть, потому, что когда он взбежал по лестнице, чтобы рассказать матери о том, что написано на этом странном ровном английском языке, она только посмотрела на него и на толстый конверт, а потом прошептала:



- А как же Эйджи-кун?



Возможно, потому что буквально на мгновение в безумии невозможного успеха он забыл об Эйджи. И тем сильнее было предательство, что он единственный знал об этом.



А, может, потому что на самом деле он не хотел уезжать.



Оиши было восемнадцать лет, и единственный человек, которого он когда-либо любил и который, о чудо, ответил ему взаимностью, сейчас просто смотрел на него. Они никогда не говорили друг другу «Я люблю тебя», и он был зол, и раздражался все сильнее, не понимая, почему.



- Это не значит, что мы должны… - возразил он, не представляя, почему его руки сами собой сжались в кулаки, а ногти впились в ладони.



- Я просто… Эйджи, я должен постараться осуществить свои мечты.



Этого нельзя было говорить. Все, что было в уходящем в бесконечность прошлом, восставало против этих слов. И в тот самый миг, когда он произнес их, он увидел, как дрожат длинные тонкие пальцы Эйджи, как они сжимаются в кулаки, такие же твердые, как его.



- У нас тоже были мечты, - бросил вместо этого Эйджи. Однако это звучало скорее как всхлип. – Ты можешь так спокойно забыть о них?



Это было нечестно с его стороны. Совсем нечестно.



- Это шанс для меня стать кем-то, Эйджи!



Разве он не понимал? Разве не видел, какая эта была возможность, какие двери могла она раскрыть перед ним? Не осознавал, что если бы Оиши отказался от нее, то никогда не смог жить с самим собой, зная, что если бы…



- Я думал… ты будешь счастлив за меня.



Мягкие губы, которые он целовал бесчетное количество раз, сжались в незнакомую линию, и горло Эйджи двинулось, когда тот сглотнул.



- Я бы хотел. Но ты пообещал. Пообещал.



Он попытался дотянуться до него, чтобы сократить пространство, пропасть между ними, которой раньше никогда не существовало. Они были Золотой парой и всегда стояли очень близко друг к другу, но Эйджи отступил назад, и рука Оиши, тронув лишь воздух, упала вниз, а расстояние между ними осталось. Он попытался улыбнуться, прежде чем его сердце разорвалось надвое, только ведь оно уже давно было разбито, а он все еще был зол, очень зол.



- Я… Я вернусь… скоро. Не знаю, смогу ли выбраться на каникулы, но… обязательно… обязательно…



Он замолчал, его горло сжалось от запаха цветущей вишни или, возможно, от чего-то еще.



- Оиши, если ты поедешь… между нами все кончено, - Эйджи стоял очень прямо, и его улыбка на самом деле была тонкой белой линией, а глаза слишком большими и чужими.



- Либо наши мечты, либо твои.



Стоял апрель, почти его девятнадцатый день рождения, и Оиши ушел. А потом уже в июне ждал до самого последнего момента в белом чистом аэропорту Нарита, врезаясь ногтями в ремень сумки, выглядывая белую вспышку пластыря и яркие, яркие волосы и еще более яркие глаза, которые так и не показались.



Сидящая рядом с ним в самолете леди накрыла его руку своей сморщенной теплой ладонью и спросила так добро, чуть ли не до боли, не в первый ли раз он уезжает из дома и не нужен ли ему платок, потому что у нее как раз есть запасной.



Оглядываясь назад, он знал, что сам во всем виноват. Была уйма возможностей все уладить. Он столько всего мог сказать – должен был сказать – если бы не был так зол на Эйджи, на обещание, которое ему пришлось разорвать, на себя. Было множество шансов ответить на тот ультиматум.



Великое множество, потому что он знал Эйджи как никто другой. Понимал, что отчасти он ушел тогда, потому что Эйджи не ожидал от него такого – еще одно обещание, которое он не исполнил, повернулся спиной к своему партнеру.



Они больше никогда не играли в теннис вместе.



Он пообещал.



Он никогда не сказал «Я люблю тебя».



Были времена, когда он лежал на узкой кровати в общежитии Адамс Хаус и смотрел, как толстые хлопья снега тихо умирают на неровных улицах Кембриджа, и думал, что, может, стоит позвонить. Или послать письмо. И он, наконец, сможет сказать ему.



Но так ничего и не сделал.



И так никогда не сказал.



Сейчас он понимал, что то, о чем он думал тогда, было правдой. Что если бы он отказался от этой возможности, то никогда не смог бы жить с самим собой, остаться с Эйджи, чувствуя, что его выбор стал предательством по отношению ко всему, чего он мог бы достичь.



И знал, что то, о чем он никогда не думал раньше, было точно такой же правдой – что каждый день своей жизни он будет представлять, как бы выглядела улыбка Эйджи и как бы с годами изменился звук его смеха, если бы он остался.



Он уже не помнил рисунок на форме Сейгаку или цвет волос Тезуки, но звук того смеха все еще звучал в его голове, и он постоянно оборачивался, прекрасно понимая, что там никого нет.



Иногда он не понимал, почему так произошло.



Оиши Шуичиро смотрел на женщину, на которой собирался жениться. Ее медные волосы разлетелись по подушке и смешались с его. И вспоминал, когда он разучился плакать.