Queer as Folk

[kinen]

Я летом когда-то давно переводила фик.

Вот решила, чтобы он не потерялся, засунуть его сюда.

Перевод мне самой не особо нравится, но пусть пока тут полежит все равно )





Название: Возвращение домой.

Автор: Wren ([e-mail])

Переводчик: я

Бета: Нимиро

Рейтинг: R за лексику (мата много, предупреждаю сразу)

Содержание: У Брайана и Джастина разные взгляды на одни и те же события

Предупреждение: содержит спойлеры 513 серии

Дисклеймер: не мое, не претендую.



Возвращение домой.



Джастин.



Я пытаюсь вспомнить, какого это, ощущать себя художником – думать о себе, как о художнике. Не как о «личности», о ячейке общества, но как о творце, о человеке, который может заставить линии и цвета выражать чувства, страсть, идеи.



Но я действительно не могу вспомнить, что это значит, думать о себе так.



Неделями, месяцами я ловлю себя на том, что на меня как будто давят две вещи – ощущение, что над моей головой висит табличка «На продажу», хотя в это же время продавать мне абсолютно нечего, я пуст.



Я здесь уже семь месяцев. Я здесь уже чуть больше полугода. Первые два месяца все шло вполне нормально. И после каждого из визитов Брайана я рисовал, как сумасшедший, едва прерываясь на сон и еду. Я чувствовал себя «Художником». Я воплощал мечту в жизнь. Но потом, конечно, наступила реальность.



Начать с того, что Брайан начал приезжать все реже и реже.



Первоначально мы договаривались, что каждые две недели один из нас будет прилетать к другому. И что мы будем чередоваться. Так что раз в месяц каждый из нас будет навещать другого.



Но в первый месяц всегда находилась «причина», по которой я не мог поехать в Питсбург. Сначала был занять «обустройством». На самом деле расправился я с этим достаточно быстро. Спасибо… критической статье, я нашел агента за две недели, а она нашла мне приличное для работы место. После, конечно, всегда была какая-нибудь выставка или открытие, которое мне просто «необходимо» было посетить. Мое лицо должно было мелькать во всех нужных местах, со всеми этими людьми. Нужно было убедиться, что все важные персоны знали, кто я.



Казалось, что не имеет значения, нравлюсь я им или нет. Было даже не важно, нравятся ли им мои работы. Должно было быть просто «лицо»; человек, который является частью этого мира. Человек, чье имя достаточно известно, чтобы его работы продавались. Другими словами, предмет потребления.



Брайан сначала… просто принял все, как есть. Когда я не мог приехать в Питсбург, он просто летел в Нью-Йорк. Если он и считал, что некоторые из причин, по которым я не могу приехать, надуманны, он просто смотрел на это сквозь пальцы. И я был благодарен ему за это в то время. Потому что не мог назвать ему реальную причину.

Он так гордился мной. Когда стоял рядом в тот последний день в лофте и говорил, что я сделал это, я стал лучшим геем, которым мог. И я знал, он говорил это потому, что верил в мою силу и храбрость, думал, что я не побоялся рискнуть и уехать в Нью-Йорк в погоне за чем-то большим.



Но… Мне казалось, мое сердце разорвется. И я чувствовал… это было слишком. Почти. Я не знал, как сказать ему, что в ужасе. Не из-за Нью-Йорка. Совсем не из-за него. Может быть, только чуть-чуть… Но…



Я был в ужасе, что могу его потерять.



И также напуган, что потеряю его уважение, если не воспользуюсь шансом. Он почти насмехался надо мной, тем ужасным, прекрасным вечером, когда мы отменили свадьбу, из-за моего страха. Тот вечер был одним из самых трудных в моей жизни, но также одним из лучших. Потому что мы с Брайаном действительно общались. Мы лежали в постели и говорили, и действительно решали, что важно для нас. Что будет лучшим для нас.



И он ясно дал понять, что я всегда буду жалеть, если упущу этот шанс, что он не хочет, чтобы кто-либо из нас жил с этим. Также как и я не хотел, чтобы мы жили, пытаясь стать своего рода образцовой парочкой геев с домом, садом и всем остальным дерьмом, которое я серьезно полагал необходимым некоторое время. Каким же идиотом я могу быть.



Так что я воспользовался случаем. И прилетел сюда, в Нью-Йорк. И, сделав это, я убил что-то в себе. То, что делало меня тем, кто я есть… или тем, кем я был. Что-то, что делало меня художником, творцом. Что-то, что делало меня живым.



Я оставил его и, уехав, я оставил столько себя позади, что…



Я был слишком напуган, чтобы возвращаться. В этом правда.



Когда он приехал, было не слишком-то хорошо. Он был здесь два дня – два дня и три ночи, а потом… уехал. Он всегда пытался улететь на самолете, который отбывал в 5:45 из Питсбурга, и прибывал в 7:08 в Нью-Йорк. Я былл в аэропорту уже в 6:30. Слишком взвинченный, чтобы есть или пить, я просто мерил шагами зал аэропорта. И ждал. Ждал возможности ожить. Ждал момента, когда он снова будет здесь, и я смогу дышать.



Начать чувствовать. А затем… утром понедельника… он снова уехал. В те отвратительные недели, когда по утрам понедельников у него были совещания, ему приходилось вставать засветло, чтобы успеть на 6-часовой рейс. В такие недели я вообще не спал всю эту ночь. Я просто лежал, чувствуя его рядом, вдыхая его запах, пытаясь вобрать в себя все, что можно, чтобы протянуть до следующего раза. Если мне везло, и у него не было никаких совещаний, или они были не с утра, он все равно улетал в 9:15, но у меня было на три особенных часа больше. На три часа больше, чтобы дотрагиваться до него, вдыхать его, пробовать его на вкус, тонуть в нем.



Потом он уходил, а я день за днем пытался выплеснуть все на бумагу или холст, прежде чем все это выливалось в пустоту, которую я чувствовал все оставшееся время.



Правда в том, что если бы я вернулся… я бы больше никогда не смог жить.



А мне нужно было сделать это. Мне нужно было доказать самому себе, что я способен сделать это. Что я могу стать тем, кем он меня считает. Или считал. Или…



Я не знаю.



Сейчас все кажется таким глупым.



Но именно поэтому я приехал сюда. Чтобы быть тем, кем он считает, я являюсь. Мне нравилось, что он верит в меня. Мне нравилось, что он уважает меня, уважает нас…



А сейчас… сейчас мне остается только думать, почему.



Размышлять, а стоило ли оно того.



Потому что…



Потому что теперь я боюсь, что цена была слишком высока. Что, пытаясь, получить все, я могу остаться ни с чем. Все равно это уже не имеет смысла. Мое имя, безусловно, становится все более известным, и мои рисунки начинают продаваться. Ну и что?



Я чувствую себя совершенным дураком. Надо было подумать об этом раньше, когда Брайан впервые дал мне совет насчет моей карьеры. Тогда он сказал мне: «Проще делать то, что от тебя ожидают». Потому что это ли не правда? И то, что от меня ожидалось – это поездка сюда. А умным, мудрым, храбрым поступком было бы сказать «К черту! Это не то, чего я хочу».



Но я не смог. Потому что не хотел разочаровывать его, не хотел, чтобы он думал обо мне хуже. И потому что я был просто очевидно и охуенно глуп. Достаточно глуп, чтобы купиться на это дерьмо, на эту рекламу.



И теперь я это знаю. Но уже слишком поздно.



Потому что после тех первых нескольких месяцев Брайан перестал приезжать сюда на «мои» выходные.



Сначала у него был клиент, которого нужно было принять. Ремсон, кажется. Какая-то другая фирма устроила ему идиотскую кампанию, которая, конечно же, провалилась. И Ремсон вернулся к нему. Если бы это был кто-нибудь еще, а не Ремсон, думаю, Брайан потрепал бы ему нервы. Но он был его первым большим клиентом. Он помог ему начать свой бизнес. Он спонсировал Большую Гонку, дал те деньги, которые в итоге пошли на дом Вика Грасси.



Так что Брайан чувствовал себя в какой-то степени обязанным по отношению к нему, и хотел завязать более дружеские отношения, наверное. Я могу это понять. Я не тот глупый мальчишка, который от злости сбежал в Вермонт и провел самую жалкую неделю в своей жизни там в полном одиночестве, потому что не мог смириться с Брайаном и его вечными делами.



Я даже, наверное, выкурил один другой косячек в те выходные. Пытался залить тоску JB и водкой. Черт! Да я даже пытался выплеснуть свое горе в творчество… выразить его на холсте… как будто бы это могло сработать. Но я понял.



Но в следующие выходные все повторилось.



В тот раз он даже не стал придумывать причины, просто пустил все на самотек. Оставил, как есть. Позволил выходным просто пролететь.



И мне казалось, что дело не только в выходных. Казалось, что это он, мы медленно проходим, а я ничего не могу сделать. Казалось, он отпускает меня.



Но что я мог сказать?



У меня был выбор. Я мог полететь домой.



Я не полетел.



А он не приехал сюда.



И прошло еще две недели, прежде чем я увидел его.



И я не знаю, что было хуже - страх до его приезда, что все будет по-другому и между нами возникнет пропасть. Или страх, который обрушился после. Страх, который возник, потому что все было также. Он был близким и теплым, родным и исцеляющим. И я смог дышать снова, смог видеть, слышать и чувствовать. Я снова был жив. И все это опять должно было закончится, уйти вместе с утром понедельника.



Мне кажется, что эти выходные были худшими из всех.



Затем, в предпоследние выходные, он отменил поездку. Какое-то дело, которое требовало его вмешательства.



С тех пор мы разговаривали по телефону. Каждый день, как всегда, переписывались по е-мейлу. Но телефонные разговоры сложны и болезненны. Никто из нас не знал, что говорить. Каждый боялся тишины, того, что стоит за тишиной. Но никто не смел ее нарушить.



А е-мейлы – ни о чем.



Я знаю, он считает, что я двигаюсь вперед. Двигаюсь от него. И знаю, он готовится меня отпустить.



Так что прежде, чем он найдет в себе силы вышвырнуть меня, мне нужно найти собственные силы, собственную храбрость, чтобы …



Брайан.



Когда открылась дверь, я проклял все на свете. В голове только начала складываться картина того, как будет выглядеть в конце концов кампания этого гребаного Ремсона, и когда…



И когда с этим будет покончено, я, наконец, смогу подумать, что делать с выходными.



Четверг. Если я хочу вылететь завтра вечером, то билеты надо забронировать сейчас.



Если я хочу этого…



Это, блядь, смешно. Просто зашибись как!



Я хочу этого также, как и продолжать дышать.



Даже больше.



Но должен ли я сделать это? Вот в чем вопрос, мальчики и девочки. Нужно ли мне лететь туда за последними ощущениями, может быть, даже найти смелость сделать это лицом к лицу. Чтобы…



Но я не могу думать об этом сейчас, потому что есть всякие гребаные благодетели, жаждущие убедиться, что со мной все в порядке. Майки. И Деб. Я не появлялся в закусочной несколько дней, может, неделю. Так что, конечно, предполагается, что я мертв или умираю, или надираюсь до ... или просто трахаюсь до умопомрачения.



А я копаюсь с презентацией.



Почему-то даже сама мысль о том, что мне делать с этими выходными или следующими или теми, когда я найду чертову смелость сделать это…



Если бы он был здесь, я бы сказал ему, что подхватил его блядскую аллергию.



Если бы он был здесь.



К черту, Кинни, не езди туда! Не сейчас. Не тогда, когда у тебя есть клиент, которого нужно обслужить. Или быть обслуженным образом Брайана чертова Кинни, который трещит по швам, потому что ему, наконец, пришлось посмотреть в глаза правде.



Смешно. Я прятался от этого так долго, а теперь оно здесь, прямо в моем убежище, в моей крепости, в моем доме. Оно, наконец, нашло меня, там, где я неделями притворялся, что этого не существует. Притворялся, что все в порядке. Ну, настолько в порядке, насколько может быть, когда весь я как натянутая струна между Питсбургом и Нью-Йорком. И так смешно, что в конце концов реальность настигла меня здесь, где я пытался спрятаться в мечтах и воспоминаниях, и никогда не позволял реальности проскользнуть внутрь. Но тем не менее она нашла меня.



И откуда-то я знаю, даже не оборачиваясь, кто это.



И я знаю, почему. Он всегда был сильнее меня. Действительно, ведь это у него хватало смелости искать меня, говорить мне правду в лицо, поступать правильно. Я мог только пытаться сравняться с ним, не становясь при этом кричащей кучей дерьма.



Я поворачиваюсь и смотрю ему в лицо, и пытаюсь стоять прямо, и не дать проявиться боли. Я не могу разочаровать его. Я должен суметь это сделать. Я должен легко отпустить его, легко и просто и без чувства вины. Я должен суметь сказать «прощай».



Джастин.



Опускаю сумку на пол и вдыхаю полной грудью. Большой вдох дома и его. Его.



Черт! Он выглядит ужасно.



Нет, он выглядит ошеломляюще. Он всегда выглядит ошеломляюще – особенно, когда не старается, когда он просто в джинсах и футболке и с голыми ступнями. Боже! Как я люблю его ступни!



Но его лицо… боль на его лице.



Потом он выдает одну из тех его кривых усмешек и говорит:



- Привет, Солнышко.



Как будто я только утром вышел из этой двери.



Но его глаза…



О, Боже! Что я наделал.



Мне хочется подбежать к нему. Заставить его обнять мебя, отнести на постель, отнести куда угодно, как угодно, но назад.



Но я уже знаю, что так легко не выйдет. На этот раз расстояние причинило слишком много вреда. Я нанес слишком много вреда. Ну или, по крайней мере, я позволит слишком многому произойти. Мне нужно было понять, чем все это закончится. Я знаю его. Знаю, как трудно ему верить во что-либо, быть одному и верить во что-то, столь нелепое, как любовь.



Но все можно исправить. Я верю в это. Должен верить.



Улыбаюсь ему.



- И тебе привет.



Потом я иду к нему. И даже не вижу, чувствую, как он напрягается, когда я сокращаю расстояние между нами. И, как он выражается, не в положительном жизнеутверждающем смысле. Но это меня не останавливает.



Он заставляет себя успокоиться, и я очень нежно касаюсь его.



И как только я начинаю, я почти теряю контроль. Мне хочется броситься на него. Упасть на него, утонуть в нем. Мне кажется, что рядом с ним я могу быть счастлив так сильно, будто нахожусь на небесах. Но я все еще не там. Сейчас небеса для меня недостижимы.



Я касаюсь его рук, прокладывая пальцами дорожку к его плечам.



Он упирает язык в щеку и смотрит на меня, как будто пытаясь понять, что я делаю.



Боже! Брайан, прикоснись же ко мне, наконец!



Но он ничего не делает. Просто стоит с этим выражением лица и болью, пробивающейся сквозь радужку, и неожиданно я понимаю, что надо сказать.



- Надеюсь, тот ящик все еще свободен, потому что я накупил кучу барахла в Нью-Йорке.



Он смеется как-то задушено и трясет головой. Не отказывая, просто не веря.



Я касаюсь его лица.



- Я вернулся домой, - говорю я. - Настало время вернуться домой.



Тогда выражение его лица меняется. Он поджимает губы, а глаза перестают быть просто пустой оболочкой, и из него вырывается что-то вроде выдоха.



Но потом, это же Брайан, в конце концов, он отталкивает меня.



И стоит, качая головой.



- Нет, - говорит он.



И все, просто «нет».



Я улыбаюсь ему.



- Да.



Брайан.



Он стоит там, прямо напротив меня, и говорит, что хочет вернуться домой. И просто выбросить все. Все эти месяцы. Отбросить все, ради чего он работал.



Блядь, я не могу сделать это. Хочется наорать на него. Хочется взять его за шкирку и спустить вниз по лестнице. Хочется…



Хочется…



Потом он улыбается мне, и я пропал. Просто… пропал.



Его руки снова касаются меня.



Его руки.



И неожиданно все это перестает иметь значение. И боль, и одиночество, которые снова придут, как только он уйдет. Как только я опять заставлю его уйти. Ничто из этого не имеет значение. Только этот момент. Только ощущение его кожи на моей.



Блядь!



Мои руки находят свой путь к его волосам, мой язык изучает его рот, и вот тогда я дома. Он дома. Он здесь. Это пиздец, но он действительно здесь.



А затем остается лишь жар, необходимость и он. Он. Джастин.



Черт! Это Джастин. Это Джастин.



Руки Джастина на моем теле, его язык у меня во рту, его член в моей руке. Запах, вкус, все, что есть Джастин.



И сейчас это единственное, что имеет значение.