Я так давно не подводила никаких итогов, что уже совершенно забыла, как полагается это делать.
За этот год произошло три важных события. К слову, все они начались с осени. Назовем их П, Х и М. Насчет П - я очень много думала, прежде чем начала собственно делать. Делать оказалось легче, чем мне думалось все это время, но тем не менее страшно. Страшно, впрочем, до сих пор, но главное - правильные приоритеты. Так на тренингах учат в больших корпоротивных компаниях: правильные приоритеты - залог успешной работы. А у меня самое главное мотто теперь про депрессию. Которая угол зрения. Никому непонятно, а у меня на стикере написано разноцветным карандашом.
Про Х - это просто вечная борьба с собой, что называется. Мелочь в общеглобальном плане, конечно, но чисто для себя приятно. Пусть будет, тоже ведь достижение, хотя порой кажется, что о большей хрени я редко задумывалась. Кстати, тоже на Х.
Насчет М совсем легко. Достижение на самом деле даже не в М, а скорее в Э. О как. Через несколько лет сама же не вспомню, что так неизящно зашифровала. Но пусть будет.

Я вот решила, что раз никогда не подвожу итоги, то один раз надо сделать это с душой и на всю катушку. Завтра собираюсь заехать в одно место, запустить пару феерверков во дворе, зачитать пламенную речь и, может, послать смску. Но смска - блажь и никому не нужна. Речь, впрочем, тоже. Но я же хочу на всю катушку. А потом можно и шампанское с купленным оливье, и речь президентскую послушать.

Вообще любопытно так. Иногда хочется вот так вот символично и пафосно. Весь год совершенно непафосно пахала на работе и писала сухие строчки кода. Так что потерпите денек )) Лучше не станет, но стикер про депрессию верно говорит!

А что совсем символично было - будет много море. Его читать неинтересно, он только за ради символичности. Что-то вроде "гудбай америка, где не был никогда".
Куча незаконченных ВИПов. В основном по СПН. То, чему не быть, потому что не быть никогда.

Это должен был быть апокалипсис с темным Сэмом
Когда Сэм разрушает первый город, только-только начинают зацветать одуванчики. Дин вкапывается лопатой в землю, перерезая длинные стебли, от которых на руках, на штанах и ботинках остается молоко, быстро превращающееся в коричневый клей. На поляне одуряющее пахнет цветами – слишком душно, Дин никогда не думал, что поляна с горой трупов может пахнуть именно так, одуванчиками. Бобби стоит чуть поодаль, вытирая под со лба под кепкой. Козырек бросает легкую тень на его глаза.
- Ты что, собираешься копать могилы?
Дин только ставит ногу на лопату и с силой вдавливает в землю.
Солнце стоит в зените, и вся поляна напоминает ярмарочный лагерь – сплошь цвета, красные и синие футболки, обертки от мороженого, шарики, даже куличики в песочнице – и те остались нетронутыми, стоят, будто египетские пирамиды, с лихвой пережившие своих создателей.
У них нет времени. Бобби постоянно говорит, что у них нет времени. Дин скидывает рубашку, обвязывая ее вокруг пояса, и копает дальше. Рядом с ним лежит девочка, между пальцами которой пробивается маленький желтый одуванчик.
Дин прекрасно понимает, что ему жизни не хватить – похоронить всех тех, кого убил Сэм. Но он с детства привык убирать за ним игрушки, и сейчас – это единственное, что он может сделать.


Это должен был быть какой-то роад-стади-что-то-про-винцест
Хэзелтон, штат Айдахо, Соединенные Штаты Америки. Город низких крыш и улиц, спичками выложенных по дощатому столу пивных баров, город автомобилей-универсал для всей семьи и детей в шортах, пышных, как бальные юбки выпускниц. В лобовом окне виднеется широкий, представительный зад отцовского грузовика, будто чиновник в строгом черном костюме на трибуне.
У Сэма на коленях три тетради, карандаш за ухом и ручка в руках, в ее прозрачном желудке виднеется синий стержень кишки.
- В тысяча восемьсот девяносто третьем году свергнута королева Лилиуокалани... – шепчет одними губами Сэм.
- Королева кто? – Дин на минуту отвлекается от зада отцовской машины. У Сэма все пальцы в тонких и вздернутых, как подводка у девушек, росчерках чернил.
- Лилиуокалани, - терпеливо повторяет Сэм, поджимая губы и обводя что-то в одной из тетрадей. – Между прочим, королева Гаваев, не то чтобы тебе это было интересно, конечно.
- А мне как раз очень интересно, - искренне отвечает Дин, разворачивая Импалу на перекрестке, - как вообще можно жить с таким именем? Спорим ее свергли, потому что задолбались выписывать это на официальных бумагах.
- Нет, - Сэм рассеянно качает головой, прикусывая кончик ручки, - просто американские сахарные магнаты...
Дин смеется, не скрываясь. Крепко ухвативших за руль, танцуя плечами цыганочку, открыто ржет в полный голос.
Сэм смотрит на него неприязненно, острый грифель карандаша с упреком показывает на него пальцем из-за сэмого уха.
- Все бы тебе смеяться.
- Эй, Сэмми, ты посмотри, какая девушка! – голова Дина вычерчивает ровный полукруг и останавливается на отметке 130 градусов в левой полуплоскости.
Сэм заучивает даты жизни королевы Лилиуокалани, сейчас она единственная женщина, которая его интересует.


А это должен был быть охренительно долгий Дж2 реал
Дженсену тогда было уже двадцать семь, и он настолько привык к Калифорнии, что в остальных штатах ему казалось, будто воздух недосолили при готовке. Почему-то все считают, что Лос-Анжелес похож на Рио-де-Жанейро времен карнавала: разноцветные машины гирляндами, неоновые рекламы фейерверком в глаза, и люди разве что не в маскарадных костюмах. Как будто бы каждый из них читал рекламку: «Приезжайте к нам в Лос-Анжелес, самый яркий и самый богатый зоопарк по эту сторону океана». Ему иногда казалось, что они просто ходят по разным улицам и паркуются по разные стороны зданий. А еще Крис как-то толкал ему теорию насчет того, что все люди видят по-разному, вот он может поручиться, что эта ручка – зеленая, но кто докажет, что его зеленый такой же зеленый, как у всех. Так что вполне может быть, что дело было в этом, и Лос-Анжелес для Дженсена был просто не тем зеленым, как для других людей.

Ему позвонил Дэвид Наттер. Тот Дэвид Наттер, с которым они разговорились как-то на съемках Темного Ангела. Он там случайно оказался, Дженсен не спрашивал, зачем. Иногда ему самому казалось, что и он там случайно оказался. Роль, которую некоторые называли его первой серьезной ролью, другие – самой яркой, третьи – самой предсказуемой. Для него эта роль была случайной. Он все время оказывался в нужном месте в нужное время – в школе это называли везением. Только Дженсен лучше всех знал, что удачное с виду стечение обстоятельств на самом деле далеко не везение. Они поговорили ни о чем, о том, о чем могут разговаривать продюсер, почти впервые приехавший на съемочную площадку, и актер далеко не в главной роли. О футболе, о погоде, о том, что он делает хорошую работу, так держать. Он потом в некоторых интервью упоминал об их дружбе, в конце концов в мире шоубизнеза после одного разговора тебя и кровным братом могут назвать, это хорошо для репутации.

Он был занят на съемках Смоллвилля тогда. Занят – тоже слишком сильное слово. «Это хорошо для твоей карьеры», - говорил его агент. Впрочем, для его карьеры с точки зрения агента был хорош почти любой относительно ходовой сериал. «Ты еще не примелькался, тебя еще не узнают. Перестань придираться, просто играй, черт тебя побери, за этим же ты сюда приехал?». А Дженсен за почти десять лет уже хорошо выучил: говорить, что ты приехал просто посмотреть нельзя, у этой фразы такое же двойное дно, как у тайных ящиков государственных агентов. Смоллвилль был хорош, как бывает хорошим пиво в спортивных барах. Просто, непритязательно и с оттенком общности. И хотя чуть ли не с каждой фразы хотелось закатить глаза, он произносил их так, как его учил еще отец: «Если твой персонаж идиот, будь идиотом. Ум свой будешь показывать вне съемочной площадки, или когда того потребуют сценаристы».

Дэвид пригласил его на прослушивание в новом сериале. «Сверхъестественное сейчас популярно», - пробасил он по телефону, откашливаясь, - «даже домохозяйки любят всякие магические штучки и фокусы. А если Гарри Поттером сделаем тебя, они будут смотреть даже на то, как ты отрываешь головы котятам». Дженсен отпросился со съемок на несколько дней и прилетел в Лос-Анжелес. В почтовом ящике его дожидался конверт со сценарием пилотной серии. Сценарий оказался совершенно обычным, у него дома накопилось уже столько подобных. Они все назывались по разному: «Наследство» - так и не вышедший сериал про бедного официанта, «Гремучие змеи» - все еще находится на рассмотрении, читай, пылится на полке Дженсена и еще нескольких таких же коллекционеров, «Дом одного холма» - идет третий сезон, и Дженсен даже и не думал там сниматься, но сценарий лежал, прямо под пепельницей, вся титульная страница в отпечатках пальцах от пепла и прожженная искорками. Наверное, его квартиру можно было назвать квартирой типичного актера. Сценарии, пара постеров, свернутых в трубочку и заставленных в угол шкафа, какие-то сувениры с предыдущих сериалов, в которых он снимался. С «Дней нашей жизни» остались часы, которые давно перестали ходить, с «Темного ангела» - фляжка, со Смоллвилля он надеялся привезти кусок той декорации, что они использовали в виде метеорита. Все какие-то мелочи, на которые обращали внимания его друзья. Самое интересно было в том, что его друзья и так знали, чем он зарабатывает на жизнь.

Сценарий оказался таким же, как все те сценарии, что уже лежали у него. После десяти лет съемок в сериалах, Дженсен в принципе перестал улавливать разницу между молодежной комедией и ужасами. Те же лица, те же продюсеры, поставь камеру под другим углом и приглуши цвета – и получишь триллер вместо романтики. Однако здесь ему предлагали ведущую роль. Роль одного из братьев. «Тревожный, возбудимый, много рефлексирует» - было написано рядом с именем шариковой ручкой. Брата звали Сэм Винчестер, и в первой сцене у него не было ни одного слова, а сплошь междометия. В первой сцене Сэму Винчестеру было всего шесть месяцев.

Агент говорил ему: ведущая роль даже в неизвестном сериале – это уже лучше чем то, что ты делаешь в Смоллвилле. Крис говорил ему, что жарить на костре декоративные кости прикольнее, чем целоваться с Ланой Лэнг. Дэвид говорил ему, что у сериала большие перспективы. Дженсен думал, что в конце концов это может быть интересно, вести сериал, вести так, чтобы все центральные линии скручивались вокруг его героя для разнообразия, почувствовать наконец, что ты создаешь его.

Он приехал на прослушивание. Эрик Крипке оказался маленьким, поджарым человеком, похожим на утку. Дэвид Наттер сидел в углу с большой пепельницей на коленях и поглядывал на часы, Питер Джонсон пожал ему руку и показал на стул.

Он сыграл плохо. Возможно, потому что знал, что раз его прослушивают отдельно – это уже преимущество перед другими актерами. Возможно, потому что с утра полчаса стоял в пробке, и больше всего ему хотелось перевернуть пепельницу прямо на колени Дэвида и похлопать Эрика по лысой макушке, а не пытаться сыграть тревожного, возбудимого Сэма Винчестера. Возможно, потому что это был совершенно не его персонаж. Но в его случае, каждый персонаж был не его. И на всех актерских курсах первым делом повторяли, что актер – это тот человек, который делает из себя персонажа, а не тот, который подгоняет персонажа под себя. Возможно, проблема была в том, что он никогда не ходил на актерские курсы.

Крипке постоянно улыбался и чесал подбородок, будто примеряя его к своим мыслям, будто пытался вывести какое-то соответствие. Может, он, конечно, квадратные уравнения в это время решал на самом деле, по его лицу можно было запросто предположить и это. Питер постоянно переводил взгляд с него на Эрика, чуть подмигивая на некоторых репликах. Это только потом Дженсен понял, что его подмигивание – это тот случай, когда остальные продюсеры обычно морщатся. Такой вот вариант нервного тика.

Так что он даже удивился, когда вечером ему позвонил все тот же Дэвид и сказал, что все еще не точно, но роль за ним. «Сам понимаешь, надо все утвердить, но Эрику ты понравился». Еще больше он удивился, когда еще на следующий день ему позвонили и сказали, что роль Сэма отдали другому актеру из «Девочек Гилмор». Дженсен сам был не в том положении, чтобы судить «Девочек Гилмор», черт, он ведь играл в «Днях нашей жизни», и «Девочки» по сравнению с этим шедевр современной кинематографии, но он все равно залез в интернет и нашел Джареда Падалеки, который теперь должен был играть тревожного и рефлексирующего младшего Винчестера. Джаред на фотографиях казался простым, высоким и совершенно незаметным.

Ему предложили роль второго брата. Он подумывал отказаться. Он бы и отказался, наверное, если бы его агент не попросил его засунуть свою гордость в самое интересующее фанаток место. Если бы ему действительно не осточертел Смоллвилль, в котором его линию, к тому же собирались прекратить. Если бы даже эта роль второго брата не была для его карьеры действительно важной.

Они встретились на окончательном прослушивании. Он и не думал, что будет много народу, но все равно не ожидал, что они окажутся только вдвоем. Джаред – с виду немного нескладный, улыбался широко, как Санта-Клаус на рождество.
- Ты будешь играть моего брата, да? – спросил он, отъезжая на стуле от стола и вскакивая, - ты же правда не на Сэма прослушиваешься?
Дженсен улыбнулся натянуто, пожимая протянутую руку и осторожно подхватывая свою версию сценария из рук секретарши.
- Нет, - пробормотал он, садясь рядом с ним.
- Я Джаред, кстати. Джаред Падалеки, - он снова протянул ему руку. Джаред сидел в пол-оборота, еле помещаясь на стуле и выглядел подростком, который решил залезть на стул для младенцев, Джесену казалось, что он мог видеть его ботинки по другую сторону стола.
- Дженсен, - он еще раз пожал его руку, уже куда быстрее, просто прикосновение – дань вежливости.
- Как думаешь, кто-то еще придет? Я заготовил целый карман скрепок, - он засунул руку в карман и вытащил несколько штук, показывая Дженсену на раскрытой ладони.
Тот только удивленно посмотрел в ответ.
- Я так часто делаю на прослушиваниях, - ответил Джаред, водя пальцем скрепки по ладони, будто кораблики по воде, - представляю, что все эти скрепки – мои конкуренты. И играю сценки!
Джаред поставил одну скрепку на стол и начал двигать ей по поверхности, будто походку изображая. Выходило глупо донельзя, особенно если при этом смотреть на лицо Джареда, который, закусив губу и прищурившись, внимательно наблюдал за шагами скрепки.
- Помогает успокоиться, - наконец, сказал он, убрал скрепки обратно в карман и смущенно улыбнулся, - А ты что делаешь?
- Читаю сценарий, - ответил Дженсен и помахал перед ним сложенными листами.
Вышло, наверное, грубо немного, но он не знал, что еще ему ответить. Все было крайне неловко, они сидели потом еще в тишине несколько мгновений, и Джаред шуршал чем-то, постоянно ерзая на стуле, громко листал страницы и мычал что-то нечленораздельное. А Дженсен думал, что если все пройдет хорошо – этот человек станет его братом на целый год, со всеми своими скрепками и белой вязаной шапкой.

В комнате было душно и жарко, и настолько накурено, что воздух действительно казался серым. Дженсен даже посмеялся про себя, что, видимо, они уже готовят их к серым будням и сверхъестественному дыму. У него немного слезились глаза, а все пятеро продюсеров с Эриком сидели кружком и смотрели на них, как какая-то экзаменационная комиссия в колледже. Или комитет по досрочному освобождению. Дженсен, конечно, никогда не бывал в тюрьме, но часто видел, как это выглядит в фильмах. Мужчины в плохо застегнутых костюмах с серьезным выражением лица, а в глазах – полная уверенность в том, что они ничего нового сегодня не увидят.

Они встали с Джаредом у самой двери, не зная, садится ли им или играть сцену стоя, начинать ли сразу или надо представиться. Он столько раз был на подобных прослушиваниях, но на каждом все было по-разному. На некоторых их вызывали, прямо как к доктору, выходила секретарша и произносила имя. На некоторых их запускали всех вместе в одну комнату, и все шли по очереди. А здесь они стояли, чуть ли не прижавшись к двери, и переглядывались несмело, Джаред запустил руку в карман и, видимо, перебирал свои скрепки, а Дженсен скручивал сценарий все сильнее и сильнее, пока трубка не стала совсем маленькой.

Наконец Джаред повернулся к нему, сделал какой-то жест бровями, который мог означать что угодно, от «смотри, сейчас я спасу твою задницу» до «ну и придурки тут собрались», вышел на середину комнаты и, откашлявшись, сказал:
- У нас в сценарии несколько сцен, с какой нам начать?
И оглядел комнату немного исподлобья, будто вызов им бросая.
- Начинайте с первой, - посмеиваясь, ответил Эрик, переглядываясь заговорщицки с остальными продюсерами.
Джаред обернулся к нему, выставив вперед сценарий, как олимпийский огонь, то ли прикрываясь им, то ли показывая, и кивнул.
Этот момент был очень похож на щелчок дубля, когда ты, может даже, и собраться еще не успел и все еще думаешь про сломанный в трейлере душ или плохую яичницу за завтраком, однако настолько привык к этому щелчку, что у тебя почти рефлекс срабатывает. Моментальное переключение на персонажа, словно этот звук на самом деле отсекает твою личность, а не просто служит пометкой для последующего монтажа. Та тишина, которая вдруг наступила в комнате, казалась Дженсену именно тем щелчком, а дыхание собравшихся в комнате продюсеров тихим шуршанием камеры.
Он вдруг расслабился совершенно, посмотрел на Джареда уже твердо, решительно, и усмехнулся.
- Отец поехал на охоту несколько дней назад, и с тех пор от него не было никаких вестей, - четко произнес он, выделяя последнюю фразу.

Когда он играл, он редко оценивал чужую игру. Тут успевай только на себе сосредоточиться, а остальные пусть сами за собой следят. Ему всегда говорили, что актерская игра – как строительство, кто-нибудь должен держать доски, пока ты забиваешь гвозди. Только он никогда этого не видел, ему практически не нужны были чужие достоверные реакции, чтобы вызвать в себе достоверные реакции. Его персонаж всегда был только его персонажем, даже если в это время он признавался в любви. Некоторые актеры на вечеринках или на каких-то встречах, когда уставали от толпы или бессмысленного разговора о новых-старых проектах, любили поговорить с ним об искусстве. Не так, об Искусстве с большой буквы. Когда тебе за что-то платят деньги, ты уже считаешь себя профессионалом, от слова профессия, не от слова мастерство. Они и говорили, отпивая по глоткам мартини или посасывая через трубочку коктейли, о том, как они играют, о том, как играют другие. Кто считает, что сплетни об отношениях – самые ходовые в шоубизнесе, тот никогда не был в шоубизнесе. Самые ходовые сплетни о проколах на съемках, о том, кого куда не взяли, о том, кто на самом деле получает деньги просто за красивое лицо с обложек. «Фильмы, сериалы – все строится на команде», - повторяли они. «Если твой партнер по съемкам только и может, что глаза раскрывать пошире, ты пойдешь на дно вместе с ним». Дженсен кивал, конечно.

Вот и сейчас, после прослушивания, он, пожалуй, даже и не смог бы сказать, как играет Джаред Падалеки. Он сможет это оценить потом, когда, если они будут работать вместе, когда он увидит его со стороны или на экране. А пока перед ним стоял, размахивая руками, с зажатыми в них сценарием, Сэм Винчестер, на которого он был очень зол, и по которому одновременно с этим давно скучал.

Сцена закончилась моментально. Джаред все еще стоял перед ним, с разведенными руками, и тяжело дышал, чуть выдаваясь вперед, почти нависая над ним. А он все еще смотрел на него с вызовом, но уже молчал. Их отпустило, когда Крипке кашлянул, а кто-то смокрнулся громко, и они обернулись, как по команде, опустив руки по швам.

Потом они сыграли вторую сцену и третью, пока Эрик наконец не сказал хватит. И они вышли из комнаты гуськом, сначала Дженсен, постоянно оглядываясь по сторонам, будто вспоминая, где он сейчас находится, потом Джаред, засунув руки в карманы и ухмыляясь, словно нашкодивший ребенок.
- Ну, как? Что думаешь? – нервно спросил его Джаред, когда они сели обратно за стол.
Дженсен пожал плечами.


Хе-хе. Какая-то полная хрень по Инсепшну
К вечеру в Будапеште поднимается ветер. Артур стоит на берегу Дуная, рассматривая проплывающие мимо корабли, наполненные туристами. Те свешиваются через перила, протягивая руки вперед, словно пытаясь поймать встречный поток, щелкают тысячами маленьких вспышек, которые с берега похожи на стаю светлячков, и машут, постоянно машут кому-то, словно причаливают наконец домой.

Около маленького фонтана на площади – плотное кольцо китайской делегации. Они одеты не по погоде – все в черных костюмах, они пытаются запахнуть вороты пиджаков на манер пальто, и сбились в такую плотную кучу, что лиц уже не различить. Гид что-то рассказывает им, его теплый красный шарф выделяется большим ярким пятном.

Он садится в кафе напротив крепости и заказывает чашку кофе. Ему приносят большой оранжевый плед и меню. Официант, вежливо улыбаясь, предупреждает, что они закрываются через полчаса.

Получаса обычно более чем достаточно.

- Опять Будапешт? Здесь чертовски хреновый кофе.
- То, что ты считаешь хорошим кофе, в цивилизованных странах обычно называют просто водой, - на полиэтиленовой обложке меню несколько засохших коричневых пятен. Артур откладывает меню в сторону.
- Еще здесь постоянно дожди.
- И это мне говорит славный представитель англо-саксонского народа? – Артур наконец вскидывает голову.
Имс улыбается. Рядом с ним лежит помятая пачка красного мальборо с какими-то ужасными фотографиями и подписями на неизвестном ему языке.
- Пополняешь свою коллекцию редких картин? – спрашивает он, кивая на пачку сигарет.
- Просто сувенир, - пожимает плечами Имс.
Они всегда начинают так. И в какой-то момент всегда вдруг проступает серьезность. Словно порыв ветра. Артур ненавидит такие моменты. Оранжевый плед вдруг кажется слишком тонким.
У него номер в Мариотте с большой плазменной панелью посередине и отличным видом на ночной город. И билеты на самолет на 10 утра.
- В Лос-Анжелесе сейчас слишком жарко даже для тебя, Артур, - вдруг говорит Имс, потирая пальцем клеенку на столике.
- В Котакинабалу крепость джина всего 20 градусов, - отвечает Артур.
Имс улыбается и кладет руку на стол. Их разделяет маленькая ваза с искусственным подсолнухом.
- Мне кажется, или мы всегда попадаем с тобой на разные океаны?
- Не думаю, что в этом есть какой-то высший кармический смысл, если ты об этом, - на часах уже почти одиннадцать. И официант начинает убирать стулья у соседних столиков.
- У меня два билета.
Артур почти смеется.
- Этого следовало ожидать.
- Сколько их у тебя?
Артур откладывает плед и достает из бумажника 50 форинтов.
- Мне кажется, наше уравнение сойдется, только когда кто-нибудь согласится на ноль.
Вечером по телевизору крутят Смертельное оружие 3. Артур смотрит на нелепые мешковатые костюмы, револьверы и кадилаки и думает, что забыл бросить монетку в фонтан на площади, где была та большая китайская делегация.
К вечеру в Будапеште всегда поднимается ветер. Но следующим вечером он уже будет в Лос-Анжелесе.


PS. А вообще мне кажется, я сейчас застремаюсь совершенно, и все море удалю. Так что если вы их не видите - я забыла про свой стикер и застремалась.